Вскоре семья моей прабабушки приехала сюда домой. И другие, с Посельского острова, тоже приезжали. Немцев в деревне еще не было. Солдаты в немецкой форме приезжали с Луги и хулиганили. У семьи Раисы Дмитриевны дома стояла железная печка с узорами, а наверху был колпак. Мама моей прабабушки туда одежду прятала: носки теплые, свитера, все, что было. С Луги приезжали больше финны и безобразничали они у немцев служили. Эстонцы были тоже очень злые. Приехали на велосипедах, разрыли в комоде всё, что у матери Раисы Дмитриевны было. Забрали всё теплое белье и многое другое. А из еды у семьи моей прабабушки и брать нечего было. Картошка, зерно — было у тех, кто работал в колхозе. В августе урожай колхозный собрали и между собой поделили. Там у них была рожь, картошка, капуста. А отец Раисы Дмитриевны не работал в колхозе, он делал горшки.
Потом пришли немцы уже официально и заставили старосту выбрать. Выбрали Фёдора, бывшего председателя колхоза. Но он был только для блезиру. А потом Фёдор умер, и выбрали другого, у него было прозвище «Баран да баран». Такой, немножко не в себе. Его посадили, когда наши пришли.
Немцы мост через речку стали делать. Прямо в деревне. И поставили дежурить троих-четверых мужиков, чтобы мост не взорвали. Они дежурили по ночам, а потом уходили. Пожилые мужики, их в армию уже не брали. Николай Поликарпов, Александр Евдокимов — они уже старые были. А один, Раиса Дмитриевна не знает, что наговорил им Митька Агеев, он сбежал, потому что они стали его искать, хотели с ним что-то плохое сделать. Так он пропал, и после войны не появлялся.
Молодежь тоже посылали работать. Снегом дорогу засыплет, а они ночью на машинах едут, а снегу много намело, они по домам пройдут, поднимут и посылают чистить. Хочешь, не хочешь — иди. И за это ничего не платили. А снега много было в ту зиму. Столько нарыли по обочинам, что дороги со стороны было не видно.
Потом немцы решили Новый год встречать. Из дома около моста выселили хозяина, и в нем было собралось, финнов и поляков. Вот приходят вечером, Новый год справлять, приглашают девушек. В селе тоже разные были. Были девки, которые с немцами гуляли, таких мало было. Привели всех туда, там уже все приготовлено. Всех как посадили, вся семья Раисы Дмитриевны, как мышки, сидят. И домой идти боятся, и там не знают, что делать. Сидели, сидели, вдруг прибегает эстонец и кричит: «Партизаны Партизаны!» А там действительно был небольшой отряд партизан. Они шли мост и дом этот взрывать. Ну, тогда всех отпустили. Семя м только-только успели добежать до дома, а там стрельба началась. Моя прабабушка не знает, сколько там немецких солдат пострадало, а один был наш убит. Как его звали не знает. Похоронили его за деревней. И раненые были. Потом следы крови нашли у родника...
Немцы были разные. Был в селе один охранник — он всем помогал, чем мог, разговаривал со всеми доброжелательно, расспрашивал о жизни, он по-русски хорошо понимал. А потом его стали отправлять на фронт. Он ко всем пришел и говорит: «Другой вместо меня придет, вы с ним ни о чем не разговаривайте, а то донесет, и вас могут расстрелять»...
Весной 42-го разделили всю колхозную землю между собой. И семье моей прабабушки тоже дали. Вот они пахали. Плуг у них был, а лошадь из колхозных им на время давали. Посадили картошку, полосочку ржи, а свеклу, морковку, капусту на огороде. Воды здесь не было, приходилось в ведрах на коромысле таскать от озера из родника.
Вскоре белорусов привезли сюда в 1943. Просто молодежь в качестве рабочей силы. Они дорогу строили. И наши строили. Но моя прабабушка на гончарном заводе работала, горшки делала. Немцам нужно было сохранить это производство.
Из Оредежа всех стали выгонять вместе с белорусами. Белорусов сразу отправили под Опочку. Там, немцы отступали, аэродром строить надо было... А весь Оредежский район был отправлен в Прибалтику: в Литву и в Латвию. Раиса Дмитриевна сначала была у сестры, а когда оредежских стали угонять, она вернулась сюда домой. Только успела она уйти, и их угнали. Дошла она до Троицкого моста, смотрит, стоит немец. Не эсэсовец, простой солдат — мост охраняет. Моя прабабушка даже и не знала как же ей пройти. Надо купаться, а неохота. Пропуска у нее никакого нет. Подходит ближе, смотрит, молодой мальчишка стоит. Научилась уже понемножку по-немецки говорить и что-то там болтала ему. Пропустил он её. Ну, думает, слава Богу — пронесло. А вот сосед, когда у него накануне освобождения невестка умерла 22 января 1944 года, повез хоронить на Троицкое кладбище так вот, чтобы ее похоронить, он ходил к тому эсэсовцу, который жил вот здесь, в Мерёво, на горе... Ну, а Раису Дмитриевну этот мальчишка тогда пропустил, она мост прошла и только она стала тут, в Мерёво, спускаться к мосту, смотрит этот эсэсовец идет. Ну, думает, сейчас её сцапает. Но тут он свернул в какой-то дом и видно не заметил. Так она потом две недели жила в пустом доме, там, где был их хутор. Холодно, поздняя осень, уже снежок выпал, моя прабабушка боялась домой идти. Ей её отец туда приносил поесть так, чтобы никто не знал.
А при немцах уже начался бой, всех стали из Ленинграда освобождать, бои шли, и у них слышно было. А семья Раисы Дмитриевны были еще не взяты в партизаны. Тут гора у была — не в пределах лагеря, а дальше туда, гора называется Добровольская, вот все, молодежь, туда ходили, слушали.